Женское тело как ресурс войны

Говоря о войне, многие в первую очередь представляют боевые действия на линии фронта, военные стратегии, захваченные и/или освобожденные территории, вспоминают новостные сводки и комментарии. Но важная часть войны, которой уделяется меньше внимания, — это женщины и их тела. И это не только мирные жительницы, медсестры и солдатки, которые оказались рядом с боевыми действиями или в самой гуще событий, но и все остальные жительницы враждующих государств. Их тела становятся целями, средствами и символами в патриархальной логике войны. 

Нужно прекратить говорить о войнах только как о столкновении государств и начинать говорить о них как о продолжении патриархального насилия в концентрированной форме. Три с лишним года войны против Украины показывают, что милитаризм и сексуализированное насилие не случайно пересекаются. Женское тело становится пространством, через которое осуществляется завоевание, утверждается власть, перезаписывается идентичность, стирается память. Именно поэтому говорить о женских телах — значит говорить о том, как устроена война. И о том, как она может быть демонтирована.

Насилие как технология войны

Милитаризм — идеология и система, при которой военные маркеры и ценности — иерархия, дисциплина, подчинение, насилие — становятся доминирующими в политике и обществе. Милитаризм предполагает приоритет вооруженной силы и оправдание насилия ради государственных или национальных целей. Однако милитаризм не ограничивается полем боя, он проникает в повседневность, формируя или усиливая культуру власти, подчинения и контроля. Женское тело в этой системе оказывается под двойным прицелом: как объект завоевания и как символ власти. Феминистская исследовательница Синтия Энло говорит о том, что армия — это институт, основанный на дисциплине, иерархии, гипермаскулинности, где женское тело воспринимается как ресурс, как инструмент, как объект. А в момент войны этот объект превращается в территорию. Женщина представляется как земля: ее можно захватить, «оплодотворить», испачкать, чтобы «враг» не мог больше ей пользоваться. 

Поэтому сексуализированное насилие (особенно в условиях военного времени) — это не только непосредственное изнасилование, но и широкий спектр других форм агрессии: от принудительного обнажения, домогательств и угроз сексуализированного характера — до пыток, нанесения увечий на гениталиях, сексуализированного рабства и принуждения к беременности. Эти действия используются как оружие страха, унижения и разрушения как отдельного тела, так и сообщества в целом. В этом контексте сексуализированное насилие — не «избыток жестокости», а системный механизм военного и патриархального контроля.

На протяжении истории женщины воспринимались как часть «трофейного имущества» победителя. В колониальных и империалистических войнах их тела становились наградой за службу, способом «утверждения победы» и одновременно — унижением поверженного противника. Эта логика прослеживается от античных завоеваний и до конфликтов XX века.

После окончания Второй мировой войны проблема изнасилований во время военных столкновений долгое время оставалась на периферии международного права. Изнасилования, признанные и причисленные к военным преступлениям, были отклонены в ходе Нюрнбергского процесса (1945–1946), вероятно, потому что они также практиковались армиями союзников. После 1945 года сексуализированное насилие все еще оставалось частью колониальных войн: подавление британской армией восстания Мау-Мау (1952–1960), войны Франции в Индокитае (1946–1954) и Алжире (1954–1962), а также португальские военные кампании в Анголе и Мозамбике (1960–1974). Изнасилования утверждали превосходство белых колонизаторов, продолжая расовую иерархию XIX века. 

С 1970-х годов международная правозащита все чаще стала, наконец, фиксировать и признавать сексуализированное насилие в зонах конфликтов: от Вьетнама — до Бангладеш, от Гватемалы до Биафры. Однако именно войны в бывшей Югославии (1992–1995) и в Руанде (1994) впервые изменили юридическое восприятие массовых изнасилований. 

Во время геноцида в Руанде в 1994 году, помимо жестоких массовых убийств, сексуализированное насилие стало стратегией этнического уничтожения. Хуту насиловали женщин тутси системно и массово, чтобы разрушить сообщество и навязать «вражеское» потомство. Однако зафиксированы также случаи сексуализированного насилия со стороны бойцов Руандийского патриотического фронта (РПФ), состоявшего преимущественно из тутси, в отношении как женщин-хуту, так и «спасенных» женщин-тутси. Эти формы насилия включали изнасилования, принудительные браки, эксплуатацию и принуждение к сексуальным отношениям. 

В Боснии Европейская следственная миссия насчитала до 20 000 изнасилованных, в основном боснийских мусульманок, пострадавших от этнически мотивированного насилия, сопровождающегося принудительными беременностями. Женщин держали в так называемых «лагерях изнасилований» от наступления беременности до момента, когда делать аборт уже поздно. Эти акты именовались «биологическим оружием». 

Только в конце XX века международные правозащитные организации, включая ООН и Международный уголовный трибунал по бывшей Югославии (ICTY) впервые начали признавать сексуализированное насилие как военное преступление, а не как «побочный ущерб» войны. Сначала этот вид преступления стали юридически квалифицировать как «военное изнасилование» (ICTR, дело Жан-Поль Акайесу, 1998 г.), позднее, как «составляющая геноцида» (TPIR, дело Акайесу, 1998 г.) и, наконец, как «преступление против человечности» (TPIY, дело Кунараца, 2001 г.). 

Но признание изнасилования в качестве военного преступления произошло только после войн в бывшей Югославии и Руанде, когда сексуализированное насилие стало использоваться в массовом масштабе как стратегия уничтожения этнических групп. Это событие стало ключевым в эволюции международного гуманитарного права.

Сексуализированное насилие как оружие войны в Украине

Применение сексуализированного насилия в ходе войны в Украине показывает, что этот вид насилия продолжает использоваться как инструмент контроля и подавления. С 2014 года, а особенно после полномасштабного вторжения России в феврале 2022 года, зафиксированы многочисленные случаи сексуализированного насилия, совершенного российскими военными в отношении украинских женщин, мужчин и детей. По данным Управления Верховного комиссара ООН по правам человека, с начала полномасштабного вторжения зафиксировано 376 случаев сексуализированного насилия, включая изнасилования, пытки и другое. Пострадавшие сообщают о систематическом применении такого вида насилия в местах лишения свободы. Помимо непосредственно изнасилований это бывают: угрозы изнасилования, электрошоковые удары в гениталии и принудительное обнажение. Эти действия направлены на подавление воли и унижение пострадавших, а также используются как средство получения информации.

После освобождения Бучи от российской оккупации в конце марта 2022 года украинская сторона обнаружила массовые захоронения и тела мирных жителей, многие из которых имели признаки пыток и сексуализированного насилия. Свидетельства очевидцев и журналистские расследования подтверждают это. Мэр Бучи Анатолий Федорук сообщил, что во время бойни в Буче было зарегистрировано не менее 25 изнасилований. Становились пострадавшими женщины и дети, говорится в докладе международных организаций. И это лишь те случаи, про которые нам известно. 

После освобождения Изюма в сентябре 2022 года, были обнаружены массовые захоронения, свидетельствующие о масштабах насилия. По данным «Медиазоны», в городе царили «безумный ужас, насилие, пытки и массовые убийства». Жители сообщали о систематических пытках, изнасилованиях и других формах жестокого обращения со стороны российских военных.

В отчете Human Rights Watch «World Report 2025: Ukraine» указано, что по к декабрю 2024 года украинские прокуроры открыли 335 дел, связанных с секусуализированном насилием, совершенным российскими силами в местах содержания под стражей и на оккупированных территориях с февраля 2022 года. Независимая международная комиссия ООН по расследованию нарушений в Украине задокументировала случаи изнасилований женщин в возрасте от 4 до 80+ лет. Преступления сопровождались пытками, убийствами и принуждением членов семей наблюдать за насилием, делать это заставляли даже детей. В отчете также подчеркивается, что реальное число случаев сексуализированного насилия, вероятно, выше из-за стигмы, страха возмездия и отсутствия доступа к безопасным механизмам сообщения, которые мешают пострадавшим обращаться за помощью.

Пострадавшие от сексуализированного насилия сталкиваются с тяжелыми физическими и психологическими последствиями, включая симптомы ПТСР: тревожность, депрессию, ночные кошмары и чувство стыда. Многие женщины не могут вернуться к нормальной жизни и ощущают изоляцию из-за общественного осуждения и стигматизации. Эта проблема особенно остро стоит в сельских районах Украины. 

В 2025 году в Украине вступили в силу два закона, направленных на признание и предоставление репараций пострадавшим от  сексуализированного насилия, связанного с вооруженной агрессией Российской Федерации против Украины. Во-первых, это закон об учете сведений о вреде, причиненном личным неимущественным правам физических лиц в результате вооруженной агрессии Российской Федерации против Украины. Он направлен на систематизацию информации о нарушениях личных неимущественных прав граждан Украины, пострадавших в результате вооруженной агрессии Российской Федерации. Во-вторых, это закон о правовой и социальной защите пострадавших от сексуализированного насилия и предоставлении неотложных промежуточных возмещений. Эти законы сделали Украину первой страной, которая реализует срочные репарации для пострадавших от  сексуализированного насилия во время продолжающегося конфликта.

Тем временем, российские официальные лица отрицают обвинения в совершении военных преступлений, включая сексуализированное насилие, утверждая, что их войска не нацелены на гражданских лиц и не совершают преступлений. Это препятствует международным усилиям по привлечению виновных к ответственности и осложняет процесс правосудия для пострадавших.

Украинские и международные организации прилагают усилия для помощи пострадавшим. Организация «Ла Страда-Украина» предоставляет консультации и поддержку через горячие линии. ООН и другие международные структуры поддерживают создание центров помощи пострадавшим сексуализированного насилия, включая мобильные центры, чтобы обеспечить доступ к медицинской, психологической и юридической помощи.

Однако ряд низовых инициатив сталкивается с ощутимыми трудностями. Например, еще в 2024 году основательница проекта «Мартынка» рассказывала в интервью «После.Медиа», что финансирование социальных программ сокращается, особенно помощи пострадавшим от сексуальной эксплуатации. Это вынуждает команду работать с минимальными ресурсами, а некоторые линии поддержки ограничивать число бесплатных обращений. Проблемы финансирования и недостаток кадров также отмечаются и другими правозащитными организациями. Они сталкиваются с трудностями в расширении доступа к грантам. Недостаток участия в международных и государственных инициативах делает работу таких групп сложной, ограничивая их возможности в предоставлении необходимой помощи на местах.

К примеру, Сильні, благотворительный фонд, который с начала войны оказал психологическую, медицинскую и юридическую помощь сотням пострадавших. В 2024 году фонд обработал сотни запросов и провел около 300 психологических сеансов. Несмотря на масштаб помощи, команда признает, что испытывает финансовые трудности и недостаток кадров, что не позволяет оперативно реагировать на запросы.

Сексуализированное насилие над «своими»

Сексуализированное насилие в российской армии является проявлением более широкой системной проблемы. В отличие от военной агрессии, направленной на «вражескую» территорию, здесь насилие происходит внутри своей же структуры и поддерживает иерархию и доминирование. В условиях авторитарного режима и все большей милитаризации, где забота о правах и безопасности женщин не входит в сферу интересов командования, насилие игнорируется или скрывается. Не потому, что о нем ничего не известно, а потому что оно не считается значимым нарушением ни в глазах военного начальства, ни в логике государственной машины.

Особенно под удар попадают следующие группы:

• Женщины-военнослужащие, находящиеся внутри армейской иерархии
• Партнерки/жены военных, особенно во время их ротаций или возвращения с фронта
• Гражданские, которые сталкиваются с насилием со стороны военнослужащих в тылу.

Женщины, служащие в российских вооруженных силах, сталкиваются с системным гендерным насилием: от уничижительных комментариев, домогательств и дискриминации по признаку пола — до принуждения к сексуализированным отношениям и непосредственных изнасилований. Хотя достоверных данных о масштабах сексуализированного насилия внутри армии нет (из-за закрытости военных структур и отсутствия независимого контроля), ряд свидетельств подтверждает, что эта проблема носит системный характер. В атмосфере тотальной иерархии и подчинения, типичной для армии, любые жалобы воспринимаются как нарушение субординации, а сами пострадавшие женщины часто оказываются под давлением и запугиванием. Официальные каналы жалоб либо не работают, либо только стигматизации пострадавших, но к привлечению агрессора к ответственности. 

Так, в материале «Север.Реалии» приводятся свидетельства женщин-военнослужащих, которые подвергались сексуализированному насилию со стороны командиров. Женщины рассказывают о полном отсутствии последствий для преступников, о давлении со стороны сослуживцев и офицеров, а также о вынужденном уходе из армии из-за невозможности отстоять себя и свои права. Яркий тому пример — случай 42-летней Маргариты, которая заключила контракт в 2022 году и была направлена на службу в медицинскую роту. Командир полка перевел ее в штаб, заявив, что она станет его «полевой женой». Когда женщина отказалась вступать с ним в отношения, он распорядился создать для нее невыносимые условия: ей не выдавали форму, заставляли ночевать под открытым небом, а позже отправили на передовую. По ее словам, другие женщины-медики также подвергались сексуализированному насилию: их «распределяли» между офицерами, запугивали, наказывали за отказ и «награждали» за подчинение.

Маргарита также рассказала о своей сослуживице Светлане, которую избил и изнасиловал командир взвода, затем тяжело ранил и пытался скрыть следы насилия, прострелив себе руку. Женщина выжила и получилось инвалидность. Все это происходило при абсолютной безнаказанности виновных: ни командование, ни коллеги не вмешивались, а жалобы и обращения игнорировались.

Однако даже эти случаи, вероятно, отражают лишь вершину айсберга. Реальные масштабы сексуализированного насилия в армии могут быть значительно больше из-за культуры замалчивания и страха перед репрессиями. Женщины-военнослужащие часто опасаются сообщать о насилии из-за возможных последствий для своей карьеры и безопасности. 

При этом военные совершают сексуализированное насилие не только на фронте, в отношении женщин, которые находятся на войне вместе с ними, но и в отношении гражданских лиц. В 2022 году российские военные суды зафиксировали рекордное за последнее десятилетие количество дел о преступлениях против половой неприкосновенности, совершенных военнослужащими. По данным «Сибирь.Реалии», число таких дел увеличилось в 4,5 раза по сравнению с 2012 годом, достигнув 110 случаев. Примечательно, что как минимум половина пострадавших — несовершеннолетние.

‍Принудительное материнство для «производства нации»

В условиях войны российское государство активно пытается контролировать женские тела как свой ресурс, в том числе в демографических и идеологических целях. Женщины становятся ключевым «инфраструктурным элементом» национального проекта. С 2022 года этот нарратив сопровождается еще более агрессивной государственной риторикой, пропагандой «женского долга» и ограничительными мерами против репродуктивных прав.

Государственные и провластные медиа транслируют образ женщины-матери как биологического гаранта выживания народа, а значит и государства. Женщина в такой парадигме лишь «роженица солдат». На фоне гибели тысяч мужчин на фронте, проблема рождаемости для властей становится вопросом «стратегической безопасности». Такое обращение к «национальному телу» женщины не ново, оно активно использовалось и в СССР, и в нацистской Германии, и во многих других странах. 

С 2022 года в ряде регионов России началось системное вытеснение абортов из частных клиник и навязывание «альтернатив»: бесед со священниками, психологами и представителями так называемых «центров защиты материнства». Уже в 2023 году более 25 регионов приняли инициативы по ограничению абортов, а в 2024 году Минздрав поддержал идею полного запрета на их проведение в частных медучреждениях.

Параллельно с этим власти ограничивают доступ к медикаментозному аборту: в 2023 году предложено внести мизопростол и мифепристон в список строго контролируемых препаратов. Это уже привело к отказу аптек от их продажи. Давление усиливается и в медицинских учреждениях: врачи сообщают, что на женщин оказывают психологическое давление, убеждая «передумать» и родить вне зависимости от их жизненных обстоятельств. В некоторых регионах женщины уже практически лишились доступа к абортам.

В ноябре 2024 года Владимир Путин подписал законопроект о запрете «пропаганды чайлдфри» по аналогии с законом о запрете «пропаганды нетрадиционных отношений». Документ предусматривает административные штрафы за публичные заявления, якобы побуждающие отказаться от рождения детей. Это законодательное давление сопровождается заявлениями официальных лиц: так, Вячеслав Володин заявил, что пропаганда бездетности является социально опасным явлением и препятствует решению демографических проблем. А депутатка Госдумы от КПРФ Нина Останина выразила надежду, что с 2024 года в России будет введен обязательный курс «семьеведения» для школьников, направленный на укрепление традиционных семейных ценностей.

Но попытки демографического регулирования за счет молодых беременных вызвали значительное недовольство, даже среди депутаток. Так, в ряде регионов (Орловская, Кемеровская, Тверская области) ввели выплаты школьницам и студенткам минимум по 100 тысяч рублей за постановку на учет по беременности. Тогда депутатка Ксения Горячева назвала такие выплаты «вредной пропагандой», подчеркивая, что беременность школьницы — это не повод для поощрения.

Кроме того, продолжением гендерного насилия на фронте становится домашнее насилие, участившееся с возвращением военных. Это тоже форма контроля над женским телом и проявление той же самой милитаристской логики. По данным издания «Верстка», в 2022-2023 годах количество дел об административных правонарушениях, в которых фигурировали участники боевых действий, выросло почти в два раза — минимум 104 случая, при этом в 63,5% случаев пострадавшими были женщины. В 2022-2023 годах количество уголовных дел о побоях, совершенных участниками боевых действий, которые ранее уже привлекались к ответственности за избиения, увеличилось почти в два раза. 

Правозащитники отмечают, что возвращающиеся с войны мужчины часто страдают от ПТСР, однако государство, инвестирующее миллиарды в войну, не предлагает им ни реабилитации, ни помощи их семьям. Одновременно героизация военных и милитаризация общественной жизни ведут к замалчиванию и оправданию насилия. Женщины, партнер:ки и родственни:цы «свошников», оказываются без доступа к защите.

Таким образом, россиянкам сегодня все чаще отводится роль либо «рожениц нации», либо молчаливых жертв, чья уязвимость становится политически и культурно нормализованной. В этих условиях права женщин целенаправленно разрушаются ради укрепления патриархального, милитаристского порядка.

Сопротивление и агентность

Несмотря на масштабное насилие и репрессивные механизмы, женщины не остаются пассивными пострадавшими и наблюдательницами. Они продолжают бороться за свое тело, за право на выбор, на безопасность, на голос. Эта борьба принимает множество форм: в правозащите, образовательной работе, активизме и даже выражается в повседневном отказе следовать навязанным ролям.

Во времена, когда открытый протест вне закона (как и любой другой), одни женщины участвуют в онлайн-инициативах, другие создают горизонтальные сообщества взаимопомощи полуподпольного типа, третьи — уезжают и помогают уезжать. Все это — формы сопротивления, где агентность выражается не только в непосредственном протесте, но и в заботе, упрямстве и скрытом сопротивлении.

С усилением запретов и давления многие женщины перешли к «абортному туризму»: выезжают в другие регионы или обращаются к международным инициативам вроде Women on Web. В ответ на ограничение продажи средств  экстренных контрацептивов некоторые объединяются в закрытые Telegram-чаты, где обмениваются инструкциями, адресами врачей, анонимными контактами аптек. Такие группы действуют, например, в Москве, Екатеринбурге и Казани, при этом соблюдая максимально возможные меры анонимности и безопасности. Кроме того, существует Фонд хранения экстренной контрацепции, участницы которого координируют распределение запасов между регионами и помогают в экстренных ситуациях.

Феминистские инициативы, несмотря на давление, сохраняют пространство для сопротивления, даже если оно становится все более подпольным. После начала войны многие правозащитные организации были объявлены «иностранными агентами» или «нежелательными» или ликвидированы, однако их работа продолжается: через зеркальные сайты, шифрованные каналы связи, анонимные горячие линии. Важную роль играют и инициативы взаимопомощи: они предоставляют юридическую, психологическую и материальную поддержку пострадавшим женщинам.

Даже эмиграция становится формой сопротивления: женщины уезжают, чтобы не быть втянутыми в милитаристскую и репродуктивную повестку государства, отказываясь рожать «для государства» и обслуживать «свошников». За пределами России они продолжают борьбу в новых условиях: участвуют в феминистских медиа, организуют вечера солидарности, помогают политзаключенным, создают интернациональные сообщества и онлайн-платформы, документируют военные преступления. Каждый день они делают выбор в пользу свободы и собственного достоинства, вопреки войне, патриархату и репрессиям.

Даже когда власть стремится лишить женщин субъектности, сводя их до «жертв» или «репродуктивных единиц», они настаивают на своем праве говорить, действовать, выбирать. Они стараются не молчат о насилии. Они не просят разрешения на участие в политике, потому что их телесный опыт уже есть политика. Война делает патриархат особенно зримым, особенно агрессивным, но именно в этом обнажении у женщин появляется новый ресурс — назвать вещи своими именами и противостоять. Это борьба не за возвращение к довоенному «нормальному», ведь оно тоже включало насилие и контроль. Это борьба за радикально другое будущее, где телесная автономия женщин не подлежит оспариванию.

Агентность женщин в условиях войны — это не героизм в привычном мужском смысле, не самопожертвование ради абстрактной победы. Это повседневное, упрямое настаивание на себе, вопреки разрушениям, утратам, стигме. Это сопротивление, идущее от тела, от боли, от опыта, который слишком долго считался второстепенным. Женщины пытаются выживать, но главное — меняют саму логику того, что считается возможным и важным. И именно это делает их сопротивление по-настоящему радикальным.

‍