Польша и Волынь: дань памяти жертвам или самовиктимизация?

С дороги внизу Хелмский собор одновременно возвышается над городом и отступает от него: его белоснежный фасад и боковые стены тянутся к небу, но он скрыт за стенами старого монастыря, стоящего на вершине пологого холма. В ранний вечер особенно мрачного 11 июля пространство перед церковью напоминает плац. Рядом с верующими, собравшимися на молитву, выстраиваются в аккуратные ряды мальчики и девочки в униформе. Некоторые прихожане держат бело-красные польские флаги, на лицах — выражения, в которых смешались горечь, раскаяние и гордость. Две черные машины, припаркованные чуть в стороне, напоминают: на церемонии присутствует новоизбранный президент Польши Кароль Навроцкий.

«Украинцы имели право бороться за свое государство, но они не имели права убивать невинных людей», — говорит священник с амвона. Служба, которую он проводит, лишь частично имеет религиозный характер: в Польше 11 июля уже несколько лет считается официальным Днем памяти жертв Волынской резни — трагических событий, произошедших между весной 1943-го и летом 1944 года.

По разным оценкам, от 50 000 до 200 000 человек польского (а также еврейского) происхождения были убиты украинскими националистами из ОУН-УПА в ходе этнической чистки на территориях, которые до Второй мировой войны находились под контролем Варшавы, а затем вошли в состав Советской Украины. Эти события стали кульминацией и без того напряженных, далеких от идиллии отношений между двумя общинами. Уже в 1920–30-х годах, когда украинское меньшинство, около 15% от почти 30-миллионного населения Второй Польской Республики, вынуждено было жить в условиях политики насильственной ассимиляции, накапливались противоречия, коренившиеся еще в австро-венгерской эпохе.

Согласно переписи 1931 года, в Хелме проживали в основном евреи и поляки; украинцев насчитывалось около 5000 — примерно шестая часть населения. Однако в более широком округе (повяте) они составляли более 60% — свыше 150 000 человек.

Хелмский собор сам по себе является символом этих исторических разломов: современное здание стоит на месте бывшей православной церкви — свидетельства украинского присутствия в этом регионе. С наступлением темноты двери храма открываются, и военнослужащие польской армии и силовых структур выходят торжественным строем, направляясь к городскому музею, посвященному памяти Волынской резни. Это единственный музей в стране, полностью посвященный этой теме, и при этом он по сути до сих пор не функционирует: на каком-то этапе государственное финансирование было заморожено, и местные власти не смогли завершить строительство.

В этот момент к публике обращается Кароль Навроцкий: «Поляки имеют право помнить о геноциде в Волыни независимо от меняющихся времен и обстоятельств. И мы будем помнить, — заявил он. — Я призываю президента Украины разрешить полномасштабные (!) эксгумации в Волыни». Ему отвечает посол Украины Василий Боднар, также присутствовавший на церемонии: «Мы должны открыто говорить об этой истории. Мы должны называть преступление преступлением. Мы должны извиниться. И я приношу извинения. Сегодня Украина борется не только за свою свободу, но и за нашу общую свободу. Но прошлое должно быть объяснено честно», — подчеркнул он.

‍Дипломатическая напряженность вокруг исторического спора

То, что польские и украинские официальные представители стояли вместе на такой церемонии, нельзя считать само собой разумеющимся. Вопрос о Волынской трагедии — после многих лет относительного молчания — в последние годы вновь оказался в центре как внутреннего, так и международного политического внимания.

В начале 2025 года украинские власти сняли действовавший де-факто запрет на эксгумации, разрешив польским командам возобновить работы по извлечению останков из массовых захоронений. Этот шаг, открыто поддержанный премьер-министром Польши Дональдом Туском и министром культуры Ханной Врублевской, был воспринят как важный и давно ожидаемый жест в сторону польско-украинского исторического примирения.

Вопрос о Волыни не проходит строго по партийным линиям в Польше, и ошибкой было бы представлять его как конфликт между консерваторами, выступающими за «историческую правду любой ценой», и либералами, настаивающими на примирении. Так, в 2024 году министр обороны и вице-премьер Владислав Косиняк-Камыш, лидер Польской народной партии (PSL), входящей в правящую коалицию Туска, заявил, что Украине не следует позволять вступать в ЕС до тех пор, пока не будет решен вопрос о массовых убийствах поляков в Волыни.

Это заявление вскоре было опровергнуто президентом Анджеем Дудой, членом консервативной партии «Право и справедливость» (Prawo i Sprawiedliwość), который сказал: «Если кто-то собирается блокировать вступление Украины в ЕС из-за Волыни — он фактически играет в игру Владимира Путина. Я не знаю, хотят ли этого те, кто сейчас у власти». Таким образом, его вмешательство лишь подчеркнуло нарастающий конфликт между президентом и правительством.

Украинский историк Ярослав Грицак, директор Института исторических исследований Львовского национального университета, вспоминает: «Я был свидетелем резкой перепалки между Зеленским и Радославом Сикорским в сентябре прошлого года. Они буквально кричали друг на друга из-за Волыни. Но после этого обе стороны пришли к согласию: конфликт необходимо разрешить — и как можно скорее. Здесь сыграл свою роль новый министр иностранных дел Украины Андрей Сибига, высококвалифицированный дипломат, хорошо знающий Польшу и тонко чувствующий сложность двусторонних отношений».

Первые эксгумации состоялись в апреле в бывшей польской деревне Пужники (ныне на территории Украины) с участием польских и украинских специалистов, а также родственников погибших. Вскоре после этого правительства двух стран договорились о расширении программы: эксгумации продолжатся в других местах Львовской области и в одной деревне на польской стороне границы.

Это возобновление работ принесло семьям жертв долгожданное признание, а самой теме Волыни — видимость прогресса. Но вскоре внимание вновь сместилось на предвыборную риторику Кароля Навроцкого, для которого вопрос памяти стал политическим оружием. Навроцкий, избранный от партии «Право и справедливость» и бывший глава Польского института национальной памяти, сделал трагедию Волыни ключевой темой своей кампании.

В ответ почти сразу было переформатировано руководство украинского Института национальной памяти. Историк Георгий Касьянов отмечает, что оба учреждения — польское и украинское — представляют не столько официальную позицию государств, сколько интересы наиболее националистически настроенных кругов, в том числе диаспор.

Либерального директора Антона Дробовича сменил историк Александр Алферов, профессор, офицер ВСУ и участник Третьей штурмовой бригады под командованием Андрея Билецкого, основателя ультраправого батальона «Азов». Это стало сигналом к резкому усилению поляризации между двумя национальными институтами памяти, всего через несколько месяцев после казавшегося многообещающим сближения между Туском и Зеленским.

Однако всего через два дня после церемонии в Хелме, 13 июля, президенты Дуда и Зеленский вместе посетили экуменическую мессу в Луцке — на украинской стороне, в 50 километрах от границы. Ранее, вспоминая разговор с украинским лидером, Дуда процитировал Зеленского: «Анджей, я никогда не слышал об убийствах поляков в Волыни. Нас этому не учили в школе».

Эти слова быстро подхватила российская пропаганда, растиражировав бездоказательные утверждения о том, будто учителем истории Зеленского был некий ультраправый из Львова, якобы активный сторонник ОУН-УПА.

Домостава, «Вудсток польских ультраправых»

Однако в Польше память о Волынской резне отмечается не только на официальных мероприятиях. Менее чем через сутки после церемонии в Хелме и менее чем в 100 километрах от него состоялось другое «поминальное мероприятие», с куда менее примирительным посылом. В прошлом году деревня Домостава попала в заголовки новостей, поскольку, в отличие от многих других общин региона, согласилась установить памятник жертвам Волынской резне. Монумент производит мрачное впечатление: гигантский орел с суровым выражением лица — символ польского народа, — в теле которого вырезан крест. Внутри креста: без всяких намеков на метафору, украинский трезубец, пронзающий тело младенца.

Люди приезжают сюда на машинах, мотоциклах и автобусах со всего региона, некоторые даже из Варшавы и других отдаленных уголков страны. Дорога, ведущая к памятнику в лесу, превращается в импровизированную автостоянку. Собравшиеся образуют группы, напоминающие настоящие милиции, «Вавилон» крайне правых националистических, ксенофобских, антиукраинских и антисемитских течений: Rodacy Kamraci (известные своей открыто пророссийской позицией), Wataha Głosu Obywatelskie, Ruch Bronimy Polskiej Granicy и другие, менее известные организации. Одни держат плакаты с осуждением ОУН-УПА и Степана Бандеры, другие, прикрываясь псевдопацифизмом, задаются вопросом, не втянет ли Украина в скором времени и Польшу в войну. Некоторые наряжаются в форму националистических ополченцев 1920–1930-х годов, а другие фотографируют детей на фоне кельтских крестов. Появляются и кепки с надписью «Трамп».

«Уже через два месяца после начала российского вторжения, когда мы выпустили один из наших первых отчетов, стало заметно, как польские ультраправые используют волынскую трагедию в политических и пропагандистских целях — для разжигания ненависти к украинским беженцам», — говорит Лукаш Якубовски, член ассоциации «Никогда больше» (антирасистская организация, основанная в 1996 году, инициировавшая кампании «Музыка против расизма» и «Выгоним расизм со стадионов»; отслеживает преступления и инциденты на почве ксенофобии и публикует отчеты в рамках проекта Brunatna Księga, «Коричневая книга»). «Задача заключалась в том, чтобы отбить у поляков желание помогать беженцам на польско-украинской границе. Мы наблюдали множество случаев, когда тема Волыни использовалась для разжигания ненависти. Через YouTube и соцсети крайне правые соединяют теории заговора с антиукраинской риторикой, пропагандой прямо из методичек путинской России и желанием отомстить за прошлое. Политики ультраправого спектра и близкие к ним круги уже много лет эксплуатируют эту тему в политических целях», — подчеркивает Якубовски.

По его словам, мероприятие в Домоставе имело мало общего с почтением памяти жертв Волыни. Напротив, многие фигуранты, от историка-националистки Люцины Кулинской до евродепутата Гжегожа Брауна, использовали его для продвижения собственных антимигрантских и евроскептических идей. Так, Кулинская заявила: «..мы — нация, которая практически обанкротилась, но продолжаем содержать миллионы чужаков. Сколько из них — внуки убийц наших детей? Сколько из них сегодня вывешивают польские флаги, не будучи объектом проверок? Сколько живет здесь с документами жертв? И мы удивляемся, почему они настроены антипольски?»

На мероприятии присутствовали политики из партии «Конфедерация» (в том числе Анджей Запаловски, Януш Корвин-Микке, Влодзимеж Скалик и Роман Фриц), а также депутаты партии «Право и справедливость» (PiS) — Пшемыслав Чарнек и Дариуш Матецки. По мнению Якубовского, неудивительно, что 82-я годовщина Волынской резни в Домоставе также стала площадкой для политического использования трагедии: под видом поминовения речь шла об антиукраинских выпадах и критике Евросоюза.

Однако скромная толпа в 3 тысячи человек, собравшаяся в Домоставе, представляет собой клубок противоречий. Здесь встречаются группы, зачастую враждующие между собой, от открыто пророссийских Kamraci (их лидеры Войцех Ольшанский и Марцин Осадовский сейчас под арестом) до более «мейнстримного» Национального движения — члена Конфедерации. Среди палаток — антисемитские издания, а рядом развеваются флаги с надписью «Христос Царь». На мероприятии замечены Роберт Бонкевич (основатель «Движения по защите границ», связан с PiS, организатор националистических маршей в Варшаве) и Барбара Новак, бывшая глава управления образования Малопольского воеводства, ныне — член его совета. Событие проходит под почетным патронатом президента Института национальной памяти Кароля Навроцкого и римско-католического епископа Сандомирского. Мессу у подножия памятника проводят священники в окружении реконструкторов (не представителей официальных силовых структур), одетых в форму бывших вооруженных формирований.

Присутствуют и обычные люди — вероятно, родственники жертв или граждане, сочувствующие правым взглядам, хотя и не входящие в движения. Есть и просто зеваки. Обстановка в целом кажется на удивление мирной, скорее напоминающей сельский праздник или ярмарку при местном приходе. За пределами ритуальной зоны разворачивается сцена, больше напоминающая фестиваль: киоски с едой и напитками, стенды, футболки с изображением памятника в лесу, книжные развалы с ревизионистской правой публицистикой, «анти-воук» текстами и откровенно антисемитскими брошюрами.

Сама деревня — одна длинная улица с террасными домами — почти пуста, если не считать подвыпившего мужчину средних лет, неуверенно направляющегося к продуктовому магазину. Остальные, кажется, пришли на это странное шоу скорее как на «альт-райт Вудсток», чем как на день скорби. И если с виду все выглядит мирно, то в воздухе витают опасная обида и смутная ненависть — даже не столько к прошлому, сколько к настоящему.

‍Отсутствие украинских и других голосов в польской национальной памяти

Но если мы хотим взглянуть на историю и почтить память жертв Волынской трагедии, невозможно сделать это, не принимая во внимание присутствие украинцев в Польше до Второй мировой войны. Во Второй Польской Республике (1918–1939) украинцы составляли самое многочисленное национальное меньшинство. По разным оценкам, от 4,4 до 5 миллионов человек идентифицировали себя как украинцы или русины, что составляло около 13% населения, превосходя по численности, в частности, евреев, беларусов и немцев.

Согласно переписи 1931 года, основными украинскими поселениями в Польше в то время были провинции Волынь и Станиславов (обе 68% населения), Тарнополь (45% населения) и Львов (33% населения), то есть регионы, которые сегодня полностью или преимущественно находятся в пределах границ независимого украинского государства. Однако это еще не конец карты украинского присутствия во Второй Польской Республике — люди, идентифицирующие себя как украинцы, также проживали компактными группами на территории современных провинций Люблин, Подкарпатское и Подляское.

Украинское присутствие не заканчивалось даже в Пшемысле, Лубачове, Грубешове, Томашуве-Любельском, Замостье или Хелме. Люди, которые говорили на украинском языке (или, как многие еще называли его, русинском), исповедовали греко-католицизм или православное христианство и в той или иной степени идентифицировали себя с украинской этнической группой, могли быть найдены даже в самых западных частях Люблинского края. В селе Отроч (Хшановская гмина, Яновский район) из 940 жителей 613 заявили, что являются членами православной церкви, 343 из которых считали себя русинами (украинцами). Конец этой общине положили послевоенные депортации в Луцк и Владимир (тогда входившие в состав СССР) и постепенная полонизация тех немногих семей, которые остались там.

Такое большое сообщество было очень разнообразным практически во всех отношениях. С точки зрения религии, украинцы, проживавшие в провинциях Львов, Тарнополь и Станиславов, в основном были прихожанами Греко-католической церкви (или, как она официально называлась во Второй Польской Республике, Греко-русинской католической церкви), в то время как жители Волыни и Хелма были преимущественно православными, но были также украинцы, которые были римскими католиками, членами различных протестантских общин или свидетелями Иеговы. Украинцы были также политически разделены — украинские партии представляли националистические, либеральные, социалистические и коммунистические тенденции. Среди основных групп стоит упомянуть Украинский национально-демократический союз, Украинскую социалистическо-радикальную партию, Коммунистическую партию Западной Украины и Организацию украинских националистов, которые по-разному позиционировали себя по отношению к польскому государству и стремлениям своего народа к независимости.

В самом начале существования Второй Польской Республики в Восточной Галиции предпринимались различные попытки побудить украинское население поддержать новое государство — например, законопроект 1922 года (в конечном итоге не принятый), предоставлявший широкую автономию Восточной Малой Польше, предусматривавший создание двуязычных местных органов власти и учреждение университета с украинским языком обучения. Однако по мере укрепления позиций Польши (с признанием ее границ) националистические настроения усилились и были предприняты попытки ограничить права национальных меньшинств (в том числе наиболее многочисленных из них) — польские власти отказали украинской интеллигенции в участии в государственном аппарате и ввели ограничения на сферу украинского образования (число украинских школ сократилось с около 3000 после Первой мировой войны до около 400 в конце 1930-х годов).

Однако самая массовая организованная волна репрессий была зафиксирована незадолго до конца Второй Польской Республики, в 1938 году, когда новые власти, опираясь идеологически как на традиции санации, так и на национальную демократию (до того считавшиеся двумя главными врагами), начали так называемую полонизацию. Ее целью было «ограничить влияние православного христианства», которое считалось в Польше чужеземной религией. В результате было снесено от 91 до 127 православных церквей, многие храмы были осквернены, а их убранство уничтожено. Кампания включала репрессии против православных священников и попытки насильственного обращения украинцев (и беларусов) в католичество. Польская пресса широко писала об «украинской угрозе» в церквях на севере и востоке Люблинского воеводства, и в рамках предполагаемого возвращения к польскости и католическим традициям на этих землях под надзором армии были организованы массовые обращения в католичество. До сих пор (несмотря на попытки в 2008 году) Польша официально не осудила эти действия.

Украинцы также подвергались нападениям со стороны польского подполья во время Второй мировой войны и сразу после войны. Отчасти это объяснялось местью за Волынь или как форма защиты от украинских националистических отрядов, которые также существовали на территориях в пределах нынешних границ Польши. Так было в селе Сахрынь, расположенном в Замосцком регионе (ныне муниципалитет Вербковице, Хрубешувский повет, Люблинское воеводство). Подразделения Армии Крайовой и крестьянских батальонов убили украинских жителей деревень Сахрынь, Шиховице, Модрин, Турковице, Ласков и Мятке (оценки сильно разнятся: от 150–300 человек, по данным Польского Института национальной памяти, до более 600–1240 убитых, по данным некоторых украинских историков).

‍

В селе Верховины (ныне город Красный Став, Красноставский повет, Люблинское воеводство) 6 июня 1945 года подразделение Национальных вооруженных сил убило более 190 мирных жителей села. Здесь также были предприняты попытки использовать еще свежую память о Волынской резне (большинство лиц, ответственных за преступления в Верховинах, ранее служили в 27-й Волынской дивизии Армии Крайовой и связывали нападение на украинцев (независимо от их симпатий) с массовыми убийствами в Волыни в 1940-х годах). Но, учитывая характер деревни, в которой проживали в основном украинские коммунисты (и меньшинство свидетелей Иеговы), трудно воспринимать эти аргументы всерьез. В данном случае национальное меньшинство рассматривается как коллаборационист нового «антипольского» режима.

Сахрынь, могила на окраине села

Трудно найти какие-либо следы межвоенного украинского присутствия в Польше, особенно если речь идет о жертвах польского контрнасилия, последовавшего за Волынской резней. Например, в Верховинах нет ничего, что напоминало бы о массовом убийстве украинского населения. Это село, расположенное в Красныставском повяте, находится в Люблинском воеводстве на востоке Польши, ближайший пограничный переход находится примерно в 40 километрах.

Пересекая границу Замосцкого воеводства, можно добраться до Сахрыни, села, в котором как до, так и во время Второй мировой войны проживали преимущественно украинцы. Здесь действительно есть памятник, посвященный этим событиям, который был открыт в 2008 году (десять лет спустя тогдашний президент Украины Петр Порошенко даже принял участие в торжествах). Но если ввести в GPS «кладбище Сахрыни», то, скорее всего, вас направят на новое (католическое) кладбище, которое не имеет никакого отношения к истории резни и находится вдали от села, в окружении полей и недалеко от небольшого леса.

В воскресенье утром двое подростков убирают одну из могил. Они знают

Грязная дорога на окраине Сахрыни скрывает место, где находится единственный памятник украинским жертвам польского подполья. «Скрывает» здесь не преувеличение, так как кладбище трудно увидеть, потому что оно окружено огромными деревьями. А когда вы проходите через ворота, пейзаж становится еще более сюрреалистичным. Памятник виден сразу, там даже лежит букет цветов в цветах украинского флага (трудно сказать, от регионального Союза украинцев в Польше или от украинского консульства в Люблине), но окрестности сильно отличаются от фотографий церемонии, на которой присутствовал глава украинского государства.

Несмотря на свои большие размеры, место очень запущено, заросло высокой травой, многие надгробия (самые молодые из 1940-х годов) повреждены, а впечатление нереальности усиливается при взгляде на могилы. Здесь есть надгробие с надписями на болгарском языке, памятник римско-католическому священнику, много православных крестов, иногда без имен, иногда с информацией о жизни и деятельности представителей местной украинской общины, и, наконец, есть надгробие (по-видимому, гораздо более молодое, чем остальные), которое выглядит как элемент посмертной исторической полемики — с одной стороны, у нас есть памятник украинцам, убитым в Сахрыни и соседних селах, а с другой — польскому солдату, погибшему в бою с Красной армией (хотя в надписи об этом не упоминается, но говорится о смерти от рук «украинских коммунистов»).

Женщина, живущая по соседству, уверяет, что не знает, почему никто больше не ухаживает за кладбищем (хотя она слышала о планах реставрации могилы похороненного там католического священника). Она не может вспомнить, когда это место было окончательно заброшено, и подчеркивает, что это было «кладбище для всех — для украинцев и поляков, православных и католиков».

Однако она не говорит много о самом преступлении, которое остается скрытым сложным течением истории, как кладбище скрыто огромными деревьями.

Путь вперед

По словам Джона-Пола Химки, канадского историка и эксперта по украинско-польской политике памяти, сдвиг в польско-украинских отношениях, связанных с памятью, можно проследить до середины 2000-х годов, периода, когда националистические силы пришли к власти по обе стороны границы. «Я бы датировал этот сдвиг 2005 годом, когда в Польше к власти пришла партия “Право и справедливость”, а президентом Украины стал Виктор Ющенко. Каждое из этих событий было победой националистической правой партии на выборах», — объясняет Химка.

Хотя правительственные нарративы, безусловно, сыграли важную роль в формировании общественного мнения, Химка считает, что народная память, особенно среди обычных граждан, также была ключевым фактором. «Вопрос о массовых убийствах польского населения УПА был глубоко укоренен в памяти обычных людей в обеих странах», — говорит он. —  «Конечно, эти воспоминания были совершенно разными в Польше и Украине».

Мы действительно видели, насколько разнятся эти воспоминания — и как, если их не учитывать, они могут подорвать то, что в остальном было прочным и стратегическим союзом между Польшей и Украиной. Воспоминания о Волыни вновь всплыли на поверхность не только благодаря эксгумациям и государственным памятным мероприятиям, но и благодаря политической инструментализации, конспирологическим нарративам и глубоко укоренившимся историческим обидам. Поскольку это сложное прошлое вновь выходит на первый план общественной дискуссии, сейчас задача состоит в том, чтобы провести грань между законным стремлением к исторической справедливости и злоупотреблением травмой в идеологических или избирательных целях.

Европейский Союз, со своей стороны, мог бы и должен был бы сделать больше. Он играет важную роль не только в урегулировании таких напряженных отношений между нынешними и будущими государствами-членами, но и в формировании более последовательного, перспективного подхода к политике общей памяти. Случай Волыни не единичен: подобные нерешенные споры затрагивают многие части восточного и юго-восточного соседства ЕС. Брюссель должен проявить больше инициативы в продвижении диалога, поощрении создания совместных исторических комиссий и обеспечении того, чтобы политика памяти не подрывала демократические ценности или процессы интеграции.

Этот исторический расчет должен быть двусторонним. В то время как Украина призвана открыто признать преступления, совершенные националистическими силами во время Второй мировой войны, Польша должна столкнуться с темными страницами своей собственной истории — от межвоенных репрессий и принудительной ассимиляции до послевоенных операций, таких как «Висла», и убийств украинских граждан в отместку.

Наличие националистических популистов с обеих сторон, часто повторяющих нарративы друг друга, является серьезным препятствием. Но таким же препятствием является и молчание вокруг общих истин и неразрешенной боли. Путь вперед лежит через взаимную критическую переоценку: такую, которая избегает героических мифов и принимает сложность. Только благодаря таким усилиям Польша и Украина могут надеяться превратить Волынь из раны в пространство примирения и заложить основу для общего европейского будущего. Однако это путь, усыпанный препятствиями, где обида закаляется и увековечивается бронзовыми памятниками, а правда иногда скрывается за рощей деревьев.

‍

Эта статья была подготовлена в рамках европейской инициативы PULSE, поддерживающей трансграничное сотрудничество в области журналистики.

Фотографии в статье Франческо Бруса

‍