«Протестуя, мы защищаем закон»

НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН, РАСПРОСТРАНЕН И (ИЛИ) НАПРАВЛЕН КИРИЛЛОМ ФЕЛИКСОВИЧЕМ МЕДВЕДЕВЫМ, ЯВЛЯЮЩИМСЯ УЧАСТНИКОМ «РОССИЙСКОГО СОЦИАЛИСТИЧЕСКОГО ДВИЖЕНИЯ», ВКЛЮЧЕННОГО В РЕЕСТР ИНОСТРАННЫХ АГЕНТОВ 18+

Наиболее громкие и взрывоопасные кампании возникают, если к экозащитной повестке добавляется национально-культурный аспект. Не только потому, что в этом случае объединяются люди и группы с весьма разными приоритетами. Национальная проблематика сама по себе крайне травматична для режима, который, с одной стороны, маниакально озабочен «целостностью» страны, а с другой, медленно, но верно подтачивает ее — выхолащивая местное самоуправление, укрепляя чиновничье-силовую вертикаль и педалируя национал-имперскую линию («русский мир», «русские и украинцы — один народ», «русский — язык государствообразующего народа» и тому подобное). В результате для экологов и других социальных активистов этнонациональная тематика оказывается как фактором риска, так и особым козырем, позволяющим надеяться, что власть не захочет идти на обострение.

Интересным и отчасти модельным примером в этом смысле стала кампания 2018–2020 годов в Шиесе, где экологическая борьба против мусорного полигона, который пытались навязать московские власти и бизнес, мобилизовала одновременно несколько групп сторонников. Для одних это была чисто экологическая повестка, для других — защита «русского севера», для третьих — борьба за местную природу как часть этнокультурного наследия коренных народов, для четвертых наиболее остро стоял вопрос социальной справедливости и так далее. Отсюда и политическое разнообразие протестующих и их сторонников, среди которых были и левые, и либеральные правозащитники, и анархисты, и националисты, а также представители парламентских партий и самых разных гражданских движений.

Разберем на примерах трех недавних кампаний, как природо- и правозащитная тематика соединяются с регионалистской и этнокультурной.

Алтай: «Защита отечества [от олигархов] — это обязанность и долг гражданина»

Республика Алтай занимает небольшую, но стратегически важную территорию между Казахстаном, Монголией и КНР, а также рядом с Тывой, Хакасией, Алтайской и Кемеровской областями РФ. В июне этого года здесь начались протесты, спровоцированные реформой местного самоуправления, упраздняющей сельсоветы — то есть уровень власти, наиболее близкий к жителям.

Корни реформы уходят в 2020 год, когда, согласно печально известным «президентским» поправкам в Конституцию, местное самоуправление стало частью «единой системы публичной власти». Чуть позже, в 2021 году, появился (а в 2025 был принят в окончательной редакции) так называемый законопроект Клишаса-Крашенинникова, который позволяет властям регионов упразднять самоуправление городских и сельских поселений и объединять районы в округа. Критики документа называли его последним гвоздем в гроб МСУ.

24 июня 2025 года парламент Республики Алтай принял одноуровневую систему местного самоуправления: вместо 10 районов, где главы избираются народом, появится столько же округов с «назначенцами», а советы сельских поселений (их около сотни) ликвидируются. 

 В ответ жители республики вышли на одиночные пикеты и перекрытия дорог под такими лозунгами, как «Турчака в отставку», «Мы против оккупации наших земель олигархами», «Алтай наш», «Мы за двухуровневую систему власти».

Власти ответили репрессиями (13–14 суток или штрафы для активистов). Андрей Турчак, сын друга Путина и идеолог «Едра», делегированный Москвой глава республики, в своем тг-канале «Андрей Турчак Z» охарактеризовал протестующих вандалами и призвал«не нарушать покой духов», поскольку «мы вместе боремся за мир и процветание Республики Алтай, а наши парни на передовой отстаивают интересы великой России». «Парни с передовой» между тем записали обращение в поддержку протестующих со словами «нашу малую родину разрывают Турчак и Прокопьев [и. о. главы правительства]».

Что заботит жителей республики? В первую очередь их беззащитность перед московским бизнесом, которая только усугубляется новой реформой. Московский бизнес — это «Сбер», строящий здесь гостиницы и курорты для столичной и региональной элиты, и фармацевтический холдинг «Эвалар», владеющей плантациями трав в предгорьях Алтая. Бизнес, как водится, тесно спаян с властью: хорошо известный на Алтае глава Сбербанка Герман Греф — видный «системный либерал» и экс-министр экономразвития. Лариса Прокопьева, основательница «Эвалара», — мать главы правительства Алтая Александра Прокопьева, которого некоторые прочат на смену Турчаку.

В июне 2024 по сети разошлось видео, на котором Греф в аэропорту Горно-Алтайска третирует таксистов — за то, что их машины стоят не в том месте (водители в ответ сетуют на отсутствие современной парковки), а также критикует их за внешний вид и угрожает лишить работы. «Вы че здесь в трусах стоите? Собрались все. Вы кто такие... Ты кто? Твоя фамилия какая? Моя фамилия Греф. Еще рот откроешь, тебя здесь никогда больше не будет. Понял?»

Алтайцы поняли. «Все, кто вкладывает сюда деньги и претендует на земли местных жителей, теперь ассоциируются с одной фамилией — Греф. Антиолигархический посыл — главный для протестующих», — говорит наш собеседник Владимир, житель республики.

По мнению его земляков, никаких выгод и новых возможностей жителям республики деятельность московского бизнеса не приносит. Реформа же даст корпорациям возможность в добровольно-принудительном порядке скупать земельные участки, которые принадлежат сельскому поселению и до сих пор распределялись упраздняемыми сельскими администрациями. Отсюда угроза «социального апартеида, который вызовет массовая передача земель, особенно вдоль береговых линий рек и озер, под закрытые туристические комплексы и коттеджные поселки», — пишет блогер и активный участник протестов Павел Пастухов. Он считает, что местное население будет отрезано от доступа к воде, лесам и пастбищам, что создаст долгосрочный социальный конфликт и ощущение «оккупации» родной земли. А предложенная схема выдачи земель без торгов — приведет к росту коррупции и ударит по и без того слабому местному бизнесу.

Слово «земля» часто звучит на протестах и по другой причине: из Конституции республики изъяли формулировку о «целостности, неотчуждаемости и неделимости ее территории». Есть предположения о том, что Москва планирует присоединить республику к Алтайской области, что грозит потерей национальной субъектности алтайцев. В нулевые годы идея слияния двух регионов уже возникала в правительстве (в 2006 году в Горно-Алтайске прошел масштабный протест против объединения республики с Алтайским краем), и сегодня курс Москвы на слияние\укрупнение регионов обсуждается постоянно.

Реакция властей на первые протесты вызвала подъем, организация «Курултай алтайского народа» подала заявку на проведение митинга. Сначала администрация согласовала акцию численностью в 102 человека в местном гайд-парке, затем уступила и выделила площадку крупнее. В итоге собралось около 4 000 человек — для республики с 220-тысячным населением это очень много.

«Мы пришли сегодня, потому что понимаем, что это последний бой нашего народа. И не только алтайцев, а всех народов, которые живут в республике Алтай, да и в принципе в России», — говорит самая яркая спикерка на митинге — Аруна Арна, «народный лидер Алтая». Она стала известна из-за своего противостояния с прежним главой республики Хорохординым, прошла через обыски, задержания и административные дела. В апреле 2023 активистку привлекли за «дискредитацию армии РФ»

— она критиковала мобилизацию и предлагала отправить на войну детей российских чиновников. В прошлом году ей присудили штраф за пост про двойников Путина и вбросы на выборах.

«Юридически грамотно, законно отстаивая свое мнение, мы получаем в ответ плевок, — продолжает Аруна. — Государство состоит из народа и территории. Если нет народа или нет территории — такое государство не существует. Если мы видим, что у нас разрушается государство, наша республика Алтай, то, согласно 59 статье Конституции, защита отечества — это обязанность и долг гражданина, поэтому мы с вами исполняем закон. <...> Нам говорят, что единственная успешная политика — инвестиционная. Посмотрите по региону, кто-нибудь стал богаче, кроме инвесторов-миллиардеров, которые владеют практически всем? Мы хотим своих управленцев. Не уничтожать сельские администрации, сельских депутатов, а наоборот вдыхать жизнь в села...»

«Нельзя отбирать у людей земли... Как говорил Владимир Ильич Ленин, “Мир народам, земля народам!” Турчак должен быть здесь, ему пора начать уважать людей...»

— вторит Аруне Антонина Иосифовна, вдова Валерия Чаптынова, которого называют основателем республики Алтай.

Турчак в свою очередь считает, что новая система экономит ресурсы и избавляет алтайцев от хождения по инстанциям. «Добреньким быть легко, но вы попробуйте быть по-настоящему добрыми», — комментирует он принятие закона, вызвавшего возмущение жителей республики. Впрочем, прямые выборы глав районов им удалось отстоять. И, как часто бывает, частичные уступки сочетаются с усилением репрессий.

В этой алтайской истории сошлись несколько характерных сюжетов — ликвидация местного самоуправления, агрессивная экспансия московского крупного бизнеса, привычные политтехнологические и силовые решения, которые вызывают отпор у местных жителей. Они боятся потерять (из-за нужды или давления) свою землю, они утрачивают выборы сельских депутатов как мало-мальскую возможность влиять на власть, да и просто решать свои проблемы («за элементарной бумажкой надо теперь ехать 50–60 километров, в отсутствие регулярного транспорта», — жалуется Владимир). Наконец, они чувствуют угрозу своей республике как гаранту сохранения алтайского языка и культуры.

Противопоставление целостности страны и целостности субъектов внутри нее, социальный и культурный расизм, колониалистская спесь и вседозволенность олигархов, — явно никудышные методы сохранения и развития огромной многонациональной федерации.

Защита шиханов в Башкортостане: «Россия наступает на этнические грабли»

Башкортостан — еще одна точка, где экозащита, противодействие диктату федеральной власти и большого бизнеса напрямую связаны с национально-культурной повесткой. В 2020 году в республике прогремели протесты против разработки месторождений известняка на шихане Куштау (священная гора, памятник природы). В результате массовой кампании проект был остановлен. В 2024 произошло новое обострение в связи с приговором активисту Фаилю Алсынову, выступившему на сходе граждан против золотодобычи на горном хребте Ирендык. Протесты шли под экологическими лозунгами, сам же Алсынов известен как бывший лидер националистической организации «Башкорт». Касался он и самой рискованной темы: «Это не наша война. На нашу землю посторонние не нападали». Репрессии против Алсынова (ему дали 4 года заключения за «разжигание межнациональной розни») сделали активиста героем сопротивления — на акции в его защиту собралось 10 000 человек.

В мае этого года протесты в Башкортостане возобновились — на этот раз жители республики недовольны планами разработки шихана Крыктытау, которой занимается одно из крупнейших частных предприятий в стране — «Русская медная компания» в лице дочерней компании «Салаватское». Крыктытау — место башкирских традиционных обрядов и народных собраний, упоминающееся в эпосе «Урал-батыр», к которому, кстати, отсылает песня уфимской группы Ay Yola «Хомай», недавно ставшая хитом в тюркском мире и за его пределами.

Протесты против уничтожения шихана начались еще в 2020 — тогда, на фоне триумфа защитников Куштау, бизнес и власть отступили. Во время войны РМК снова взялась за Крыктытау. Жители убеждены, что появление здесь горно-обогатительного комбината угрожает экосистемам местных рек и озера Яктыкуль — гидрологического памятника природы.

22 мая роты полиции и ОМОН в полной боевой экипировке прибыли на йыйын — традиционный сход Абзелиловского района, где планировали обсудить ситуацию вокруг Крыктытау. Опасаясь массового сбора людей, власти во всем районе отменили сабантуй — ежегодный народный праздник окончания весенних полевых работ. В июне прошли задержания и «профилактические беседы» с активистами. Как и в Алтае, к протестам подключились участники войны: они записали видеобращение, впрочем, через несколько дней отозвали свой голос, заявив, что стали жертвой манипуляции.

Недовольные сторонники Алсынова вытеснены с площадей, в память о победе в Куштау в деревне Шиханы теперь каждый год проходят народные гуляния — новая самоорганизованная традиция, итог борьбы. Но напряжение никуда не делось. «Россия наступает на этнические грабли», — убежден Рим Абдулнасыров, один из героев борьбы за Куштау. «У башкир есть своя земля, наш народ будет ее защищать. В основе всего, что произошло на Куштау, исковерканное нынче слово — патриотизм. Не тот, когда ты идешь куда-то за границу с оружием, а тот, когда защищаешь свой край и своих людей...»

Кампания «Где Седа?»: между Петербургом и Грозным

Если в первых двух случаях конфликты между политикой центра и интересами местных жителей происходят на территории регионов, терпящих (вернее, отказывающихся терпеть) экспансивные выходки федеральной власти и большого бизнеса, то в случае с кампанией «Где Седа?» местом действия изначально стал Санкт-Петербург. В северную столицу перебралась в 2022 году Седа Сулейманова, спасая себя от давления и насилия со стороны родственников, живущих в Чечне.

В Петербурге девушка устроилась работать в бар и съехалась с возлюбленным Стасом. Однажды ей пришлось бежать через черный ход от брата, который пришел к ней на работу и потребовал вернуться в Чечню. А вскоре после этого ее задержали силовики по ложному обвинению в краже и передали родственникам. 4 сентября уполномоченный по правам человека в Чеченской Республике Мансур Солтаев опубликовал видео, на котором он идет рядом с молчащей Сулеймановой, в качестве подтверждения того, что она жива и «находится в безопасности». После этого девушку никто не видел. По мнению Лены Патяевой, близкой подруги Седы, скорее всего, она стала жертвой «убийства чести».

После исчезновения Сулеймановой Лена Патяева организовала кампанию «Где Седа?», которая хотя пока не ответила на заглавный вопрос, но привела сначала к возбуждению уголовного дела (апрель 2024) и затем, совсем недавно, — к объявлению Седы в розыск.

Активистка рассказывает, что начинала с писем в государственные СМИ, но, не найдя отклика, решила выйти в одиночный пикет, чтобы «создать инфоповод самостоятельно».

«В первый пикет я вышла 1 февраля 2024 года. Было очень страшно. ...Но после пикета мне не приходили никакие угрозы, а в подъезде никто не караулил. Я поняла, что у страха глаза велики. Благодаря этому стало легче двигаться дальше».

Патяева проводит еще несколько пикетов в СПб, но потом видит, что интерес спадает, а значит, пропадает возможность давления на следствие. Тогда она решает провести пикет в Грозном. Тщательно продумывает тактику, чтобы максимально снизить риски и привлечь внимание к проблеме. Опасаясь, что силовики подбросят ей наркотики, в аэропорту Шереметьево Лена делает видеодоказательство своего прохождения контроля и фиксирует отсутствие у себя запрещенных предметов и веществ. Ровно в момент начала пикета в телеграм-канале «Где Седа?» появляется пост, в котором активистка объясняет свои действия и призывает к солидарности.Силовики задержали Лену через час после начала пикета, но ее ставка на то, что «межнациональный скандал, скандал с девушкой, которая не жгла Коран и не делала ничего противозаконного, а просто борется за свою подругу — ...никому не нужен», — оказалась верна: вскоре ее отпустили без составления протокола. Задачу «привлечь к себе внимание медиа еще до предполагаемого задержания» она выполнила успешно.

Важной частью кампании стало участие разных политических групп — от Либертарианской партии до ЛевСД, которые по словам Патяевой, «объединились и нашли общий язык». Активисты ставили своей целью собрать две тысячи физических подписей за четыре недели кампании, а в итоге собрали более пяти с половиной тысяч физических и более двух тысяч электронных.

«Эта история не про политику. ...Я хочу, чтобы меня поддержал максимально широкий круг людей. Даже те, с кем я не сошлась бы во взглядах, если бы мы сели обсуждать все остальное», — признается Лена. — «История Седы понятна всем — и левым, и правым, и либералам, и консерваторам, и оппозиции, и тем, кто поддерживает власть. Единственные, у кого эта история вызывает хейт, — те, кто поддерживает “убийства чести”, как правило, чеченцы. Они пишут угрозы, в то время как некоторые чеченки меня, наоборот, поддерживают и благодарят за то, что я делаю».

Кампания «Где Седа?» задевает болезненную зону российской большой политики. Как известно, в Чечне по факту сложилась особая правовая система, агенты которой не только занимаются внутренними внесудебными расправами, но и порой совершают вылазки за пределы республики (убийство Немцова, похищение оппозиционеров Магамадова и Исаева в Нижнем Новгороде и тому подобное). Этот факт насколько очевиден, настолько же не может быть признан чеченскими властями, настаивающими на том, что Чечня все так же живет по общероссийским законам. Не могут быть признаны «убийства чести» и прочие проявления особого статуса республики и федеральным центром.

Как мы помним, чеченская проблема стала главным вызовом новой российской государственности в 90-х, и тогда же — одним из главных аргументов в пользу появления силовика на посту президента. Сегодня Чечня с ее реконструированными пережитками и военизированными культами играет роль устрашающего примера для жителей остальной России, а «порядок» и «законность» в северокавказской республике остается признаком успешного воспроизводства власти 25 лет назад, достижений путинской политики и в целом состоятельности РФ как постсоветского государства. Мрачный образ Чечни во многом основан на ее закрытости: жители остальной РФ не должны знать реальных настроений жителей республики, они должны только понимать, что публичное недовольство режимом Кадырова может им дорого стоить, а его падение немедленно приведет к распаду России.

Поэтому сколь рискованной, столь и оправданной оказалась тактика пересечения границ — сначала неожиданный для всех приезд Лены в Грозный с пикетом, затем визит в Грозный на допрос в качестве свидетеля. «Следователь из Чечни сказал, что меня должны допросить как свидетеля, по месту жительства, а я сразу заявила: «Давайте я к вам приеду». Поездка в Чечню — это еще и возможность прямого контакта с местными, в том числе полицейскими. «Один спросил, почему я думаю, что родственники ее убили. А узнав, что Седа жила в Питере с русским парнем, признал: “А, ну тогда могли убить”».

В Чечне не любят огласку — это главное, из чего исходила Лена. «Огласка — единственный рычаг давления на них. Когда я во все это включилась, история уже была публичной и было поздно пытаться искать тихую стратегию. Сейчас огласка — это единственное, что хоть как-то их мучает и создает им неприятности... Должно пройти какое-то время, чтобы они [чеченские силовики] посидели у себя в кабинетах и решили, что им надоел этот шум, и что им надо показать Седу живой или посадить в тюрьму ее убийц, если ее убили».

Кажется, что тактика Лены хоть и медленно, но дает плоды: то, что в июне Седу объявили в розыск, — большое достижение, оставляющее маленькую надежду всем, кто следит за этой тяжелейшей историей. 

Новые границы и их преодоление 

В ситуации, когда возможности для протеста постоянно сокращаются, когда прежние протестные структуры разгромлены, а сложившиеся в постсоветское время традиции сопротивления прерваны, у недовольных в доступе остается совсем небольшой набор инструментов. Обращения к Путину и привлечение участников войны, сбор подписей, петиции, одиночные пикеты, сходы... Почти все стараются действовать в сужающихся рамках закона, почти все настаивают на «неполитичности» своих действий, что позволяет защищаться от репрессий и при этом рассчитывать на поддержку со стороны политически растерянного большинства по конкретным вопросам — вроде сохранения природного и культурного наследия в национальных республиках или неприятия обычаев наподобие «убийства чести».

Однако, сколько ни отстраняйся от политики, необходимость в создании более широкой рамки для обсуждения локальных вопросов никуда не уходит. Вместо конкуренции больших политических программ, поставленной вне закона, мы видим переизобретение или создание коллективных (иногда и личных) ритуалов, борьбу за трактовку официальных символов исторической памяти или формулировок Конституции. Можно вспомнить, как родственницы мобилизованных (участницы еще одной громкой кампании последних лет — «Путь домой») используют для своих акций даты и монументы, вступая в конкуренцию с властью за смыслы, связанные с памятью о ВОВ. Заявление Турчака по поводу того, что защитники алтайского самоуправления «тревожат духов», указывает на важное, без всякой иронии, разногласие: всегда ли божества, духи мест, призраки предков и фигуры павших стоят за покой и порядок, то есть за действующую власть, или же они способны встать на сторону тех, кто бросает вызов богатым и сильным этого мира?

Героиня кампании «Где Седа?» Лена Патяева рассказывает о том, как осваивала заново весь политический контекст, как шаг за шагом придумывала тактику своей кампании и ее особую ритуальную канву. «Решение ехать в Чечню я окончательно приняла в новогоднюю ночь. У меня был план — сделать это не в рандомный день, а в годовщину похищения, 25 марта. ...Благодаря тому, что я съездила в Чечню, люди начали собирать подписи. Я уверена, что без этой поездки ничего подобного в таком масштабе не случилось бы». Сезонные праздники вроде Нового года оказываются здесь, вопреки обыкновению, не возможностью на время выпасть, а затем вернуться к прежнему порядку вещей, а поводом принять важное решение и сделать шаг вперед — личный и одновременно общественно значимый, как бы разрывающий цикл общего деполитизированного существования.

Важным политическим ритуалом оказывается защита земли в разных смыслах этого слова: пропагандируемая властью защита территории РФ в ее расширившихся границах оборачивается тем, что многие жители регионов воспринимают как атаку на их собственную землю — будь то участки, находящиеся в частной собственности, заповедные пространства лесов и гор, или территория национальной республики в ее административных границах, на которые имеются свои виды у федеральной власти.

 Режим печется о целостности подвластной ему территории, охраняет границы — и нарушает их, лишая целостности соседние страны, отзывая гарантию целостности из конституции своих субъектов и перемежевывая их территории (вспомним недавние протесты в Ингушетии против передачи части земель Чечне). Он создает неформальную границу между Чечней и остальной территорией РФ — и мы видим, что нарушение этой границы активисткой оказывается политически верным шагом и приводит к промежуточному успеху.

 Чем больше разговоров о границах, тем насущнее тактики их преодоления, тем важнее трансграничность — в оптиках, в действиях и программах. Шиес стал центром сопротивления во многом благодаря тому, что находился на стыке двух субъектов — Архангельской области и Республики Коми. Происходящее сегодня в Башкортостане вызывает поддержку в том числе у жителей соседней Челябинской области — это хороший знак того, что происходящее не исчерпывается башкортской этнонациональной повесткой. Алтайцев поддержали жители других регионов и стран — Тыва, Саха, Бурятия, Алтайский край, Кыргызстан. Горы, леса, реки, климатические зоны трансграничны, как и права человека, — во времена одержимости границами и суверенитетами нам всем придется политически переосознать эту очевидную истину.

Граждански активные жители разных регионов России заново учатся заниматься политикой в новых условиях. Они вынуждены создавать новые связи поверх барьеров, устанавливаемых властью, и перекодировать поддерживаемые ей ритуалы, используя их в качестве опоры. Возможно ли политическое пространство, в котором борьба за землю против федеральных чиновников и корпораций окажется общим фронтом, а выморочные патриархальные традиции перестанут быть способом терроризировать, разделять и парализовывать общество? Для этого нужны не только отвага и изобретательность активистов и активисток на местах, но и внимательное, солидарное, недогматичное отношение к ним — поверх самых разных границ.

‍