Патриот, христианин, семьянин. О книге Алексея Навального

НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН, РАСПРОСТРАНЕН И (ИЛИ) НАПРАВЛЕН КИРИЛЛОМ ФЕЛИКСОВИЧЕМ МЕДВЕДЕВЫМ, ЯВЛЯЮЩИМСЯ УЧАСТНИКОМ «РОССИЙСКОГО СОЦИАЛИСТИЧЕСКОГО ДВИЖЕНИЯ», ВКЛЮЧЕННОГО В РЕЕСТР ИНОСТРАННЫХ АГЕНТОВ 18+

За три года с начала полномасштабного вторжения в Украину опубликовано множество книг, посвященных современной России — ее истории, политике и идеологии. Эти книги написаны на разных языках, из разных перспектив и позиций, но их объединяет одно: все они опубликованы за пределами РФ. В условиях тотальной цензуры внутри страны ни о публикации подобных книг, ни об их свободном обсуждении не может быть и речи. Именно поэтому сейчас так важен критический разговор о них — и особенно через левую оптику, которой заметно не достает в публичном пространстве.

Сегодня в рубрике «Взгляд слева» — эссе Кирилла Медведева о посмертной книге Алексея Навального «Патриот», изданной в 2024 году на 26 языках.

В 2020 году, проходя реабилитацию в Германии после отравления веществом «Новичок», Алексей Навальный начал писать мемуарный текст о том, как формировались его взгляды на фоне перипетий постсоветской истории. В тюрьме ему удалось довести работу до конца. В книгу «Патриот», составленную близкими соратниками Алексея, вошел отредактированнный после его смерти вариант мемуаров, а также тюремные дневники 2021-2022 годов и несколько речей разного времени. Книга вышла 22 октября 2024 года на 26 языках. Американский тираж «Патриота» составил полмиллиона экземпляров, в первый же день книга возглавила топ продаж Амазона, на русском она доступна бесплатно в электронном виде. Подконтрольные российским властям СМИ проигнорировали бестселлер, что неудивительно. Навальный, как и путинский режим, пытался предложить политическую оптику, которую могло бы разделить большинство жителей России. Занимаясь этим, он поставил на кон собственную жизнь, и если уничтожить политика, направив на него всю мощь репрессивной машины, оказалось относительно просто, то прямая конкуренция с ним на поле идей и ценностей сегодня кажется не очень перспективной для пропагандистов режима. Какие идеи и ценности бросаются в глаза при чтении книги «Патриот»?

Соблазны и разочарования 90-х

Семья превращает человека в конформиста, религия требует смирения, а патриотизм — лояльности государству. Алексей Навальный показывает, как семья, родина и вера могут стать ставкой в политической борьбе и одновременно опорой в ней.

А еще мы видим, как в биографии одного человека живет и умирает новая Россия, пришествие которой, как казалось в начале 90-х, запрограммированно самим разрывом с прежней системой. Нас ждала страна свободы слова и свободы совести, страна, где живут люди предприимчивые, граждански сознательные и уважающие закон. Нас должны были привести в эту страну реформаторы, владеющие всеми рецептами рынка и демократии. Между тем

Не было ничего. Ничего не было. Только группа жуликов из окружения президента, называвшая себя «патриотами-государственниками», и такая же группа, назвавшаяся «реформаторами».

Навальный проходит огромный путь к этому выводу — и в книге, и в жизни. Сознательно или нет, он показывает подростковую сексуальность как основной мотор своей трансформации (будто бы неизбежной, как трансформация страны) из сына советского военного в нагловатого амбициозного юношу, идущего в ногу с шествием дикого капитализма. Подростком он опасается, что ГКЧП, разоблачившиие «пропаганду секса» в своей речи, отменят «голых женщин в газетах и журналах под предлогом угрозы здоровью». Студентом он покупает машину, чтобы, у него, жителя Подмосковья, не было необходимости бежать на вокзал с вечеринок, когда девушки «только-только позволили себя уговорить перейти с шампанского на водку». Стоя на таможне с только что купленной в Германии машиной, он вдруг видит всю ту же, ассоциирующуюся у него с СССР, несостоятельность и коррупцию системы, холуйство и самодурство ее акторов. Он начинает разочаровываться в ельцинском режиме, а в итоге, как и многие россияне в те годы, теряет интерес к политике. Работая юристом в девелоперской компании, он за свои деньги едет на корпоративный отдых в Сочи, чтобы налаживать связи, важные для карьеры, и еще потому что туда едут «стайки милых девушек, работающих в наших многочисленных приемных». На этом отдыхе он случайно знакомится с Юлией. Так жажда успеха и развлечений довольно быстро приводит героя к большой и единственной любви. Через несколько лет у них с Юлией рождается дочь Даша. Вскоре на этом же семейном пути Алексей приходит к вере. «Глядя на то, как она развивается, просто не мог принять мысль, что дело только в биологии. Должно быть что-то еще. Так из закоренелого атеиста я постепенно стал религиозным человеком». И в те же годы новый президент Путин снова зажигает в Навальном интерес к политике.

Переживая большую любовь и семейное счастье, отказываясь от атеистических стереотипов своего круга, герой книги «Патриот» начинает освобождаться и от очарования 90-х, в которых сформировался. На это освобождение у Алексея уходит гораздо больше времени, и в итоге противостояние 90-м станет одной из основ политической повестки ФБК. Те 90-е, от которых стоит освобождаться, Навальный емко описывает в одном абзаце.

Тогда удивительно гармонировало одно с другим: ты постоянно изображаешь кого-то вроде бандита или человека, с ними связанного, а потом приходишь куда-то и объявляешь себя помощником прокурора Центрального округа Москвы. И ни у кого никаких вопросов. Ну а как должен выглядеть помощник прокурора или сам прокурор? Как бандит, конечно.

Они же и есть бандиты все. Это все одна зона человеческой жизнедеятельности: прокуроры, бандиты, РУБОП, люди на БМВ и «мерседесах». Такова была норма девяностых, которая пропала в начале и середине нулевых (и в этом была огромная реальная заслуга Путина), но сейчас вернулась в нашу жизнь полностью. Сейчас прокурор — тот же бандит, просто в более структурированной ОПГ

Очень точное наблюдение. Моей личной травмой 90-х, во многом определившей всю последующую жизнь, стали эти неуловимые персонажи нового типа — то ли бизнесмены, то ли бандиты, то ли чиновники, которые мимикрировали друг под друга и заполняли все пространство жизни и медиа. В нулевые годы они уже стали политической властью. А еще лет через 10 стали учить нравственности, культуре и любви к Родине.

Родина, Бог и личное счастье

Отчетливо консервативная повестка режима начинает оформляться после 2012 года. Пройдя к тому времени через «Яблоко», националистическое движение «Народ», Правые марши и Болотную, Навальный, судя по всему, постепенно осознает, что политическую альтернативу путинизму нужно формировать не из отдельных групп вроде убежденных либералов или националистов, а на повестке, понятной большинству, как это пытается делать путинизм, только наполнять ее реальным гражданским содержанием. Для того, чтобы выражать ценности большинства, Навальному не пришлось их искусственно конструировать: на тот момент, судя по книге, он вполне ощущал себя патриотом, христианином и семьянином.

Лично мне очень сильно помогла перенятая от родителей способность разделять страну и государство. В семье очень любили страну и настроены были, я бы сказал, весьма патриотично. Но государство терпеть не могли и относились к нему как к какой-то досадной ошибке. Да, конечно, это наша собственная ошибка — но все же ошибка. Никаких разговоров об эмиграции у нас никогда не было, и мне даже сложно представить контекст, в котором зашел бы такой разговор: как же можно куда-то уехать, когда тут твоя страна, твой язык, а твои сограждане — самый прекрасный народ? Хороший народ с плохим государством.

Священник Алексей Уминский, поддерживавший Навального, лишенный сана и прихода за отказ читать молитву за «Святую Русь» во время войны, описывает любовь к родине как эмоцию, связанную с впечатлениями любви со стороны родителей и друзей, с нежными отношениями с природой и языком, среди которых человек растет. А патриотизм — как поклонение государству, чаще всего олицетворяемому вооруженной женщиной. Нехватка первого, считает Уминский, ведет к гипетрофированной потребности во втором. Из книги «Патриот» можно сделать вывод, что родители не просто привили Навальному любовь к родине. Благодаря поддержке и полному пониманию со стороны семьи эта любовь стала частью его политической программы.

...Я был готов к тому, что Кремль будет преследовать меня. Юля была к этому готова. Но когда власть из мести пошла по широкому кругу родственников — это действительно было болезненно. Помню, на семейном ужине я попытался сказать что-то ободряющее, а мне ответили: «Не надо, мы все понимаем».

   ...

— Слушай, я не хочу звучать драматично, но, я думаю, есть большая вероятность, что я отсюда никогда не выйду. Даже если все рушиться начнет, они меня просто грохнут при первых признаках краха режима. Отравят.

— Я понимаю, — кивает она. Голос ее звучит твердо и спокойно. — Я сама об этом думала.

Мне сразу хочется ее схватить и сжать изо всех сил от радости — так здорово все-таки! Никаких дурацких слез. Именно в такие моменты понимаешь, что нашел правильного человека. Ну, или она нашла тебя.

...

...За все три с половиной года Олег ни разу не пожаловался. Каждый раз, когда его жизнь в тюрьме становилась хуже, он писал мне в письмах: «Не останавливайся. Если ты остановишься, получится, что я сижу зря». Он знал, что я переживаю занего, но все время просил не беспокоиться.

Вспоминается диссидентская легенда о том, как жена священника-диссидента Глеба Якунина Ираида общалась с КГБшниками, которые пытались угрозами склонить ее мужа к покаянию. На фразу «Помните, что у вас есть дети», она, прежде отговаривавшая мужа от диссидентства, ответила: «А еще у меня есть бог», а потом на свидании, в присутствии следователя, добавила: «Глеб, все тебя поддерживают, весь мир за тебя! Не поворачивай, не оглядывайся назад!»

Счастье политического борца — когда родные поддерживают его борьбу с гигантской репрессивной машиной. Впрочем, сами они чаще всего предпочли бы другой удел, и встающий в связи с этим этический вопрос практически неразрешим, поэтому бог как судья и как сторонник так важен в этой картине: «Старик Иисус и его родственники... не дадут тебя в обиду и порешают все вопросики», — пишет Навальный в последнем абзаце своей книги. (Тут, кстати, тоже речь про семейные связи.)

Роскошь, коррупция и исконные ценности

Перед нами человек, в чьей жизни семья, любовь к родине и вера в бога счастливо сложились в единое непротиворечивое целое. Он пытается противопоставить его государственной идеологии, основанной на внутренних противоречиях. Он разоблачает тех, кто декларирует свой патриотизм и при этом скупает особняки за границей. Тех, кто говорит о семейных ценностях и проводит время с эскортницами на яхтах. Тех, кто проповедует веру и ездит по Москве на Мерседесах с кортежами. Это же противоречие, как так можно?! — говорит своими роликами команда Навального и мы вместе с ней.

Можно. Путинская пропаганда всю дорогу пыталась работать по привычным темникам, пытаясь показать разрыв между декларациями Алексея и его «истинными» намерениями, свести все к цинизму и корысти. Получалось неубедительно, это одна из причин, по которой он был сначала отравлен, а потом убит в колонии. Но, возможно, диффамационные усилия такого рода были даже не обязательны. Битва добра с нейтралитетом, которую Навальный сделал своим кредо, — это в том числе битва цельности с относительностью. Но у системы, с которой боролся Навальный, есть своя извращенная цельность — основанная не на соответствии идеала и жизненной практики, а на их шокирующем, подавляющем противоречии. Это система, в которой элиты, почти неприкрыто наслаждаясь своим богатством, с его помощью не подрывают, а только легитимизируют свою власть. Навальный пишет о том, как возненавидел советскую партийную систему за лицемерие, вранье и несостоятельность. Но советские бонзы по крайней мере были вынуждены не выпячивать свои привилегии и блага. В 90-е все поняли — чем больше роскоши у высокого чиновника или церковного чина, тем он, видимо, успешнее и состоятельнее на своем посту. А кто же не хочет успеха? Деньги срослись с властью, культ денег вскоре сросся с культом сильного государства, отвращение к неудачникам, неспособным приобщиться ни к тому, ни к другому, осталось. Возможно, все это мешает россиянам по-настоящему, деятельно, возненавидеть одиозных героев роликов ФБК. То же самое касается коррупции, борьбу с которой сделал своим кредо Навальный. Коррупция стала частью новой системы в те же 90-е, и сегодня 54 % россиян относятся к ней вполне толерантно. Завышенные требования к власти в плане коррупции и морали угрожают завышенными требованиями к себе самим. Мало кто из нас готов предъявлять к себе такие требования.

Есть и еще кое-что общее между приоритетами общества и власти. Для россиян в самом деле важна семья. Мир среднего россиянина это его семья и ближайшие друзья, и вряд ли можно считать курьезным совпадением тот факт, что «ельцинская семья» и «путинские друзья» — два самых сильных и по-своему надежных субъекта российской политики последних 30 лет. Но как это соотносится с повседневной реальностью с рекордным числом разводов и семейного насилия? Если следовать вышеприведенной схеме Уминского (чем меньше семейного тепла, тем больше казенного патриотизма), то, может быть, россияне особенно ценят семью именно в силу недореализованности в ней? Может быть, мы искренне верим в семейные ценности, потому что не можем или просто не спешим следовать им в жизни? Это же касается и исповедуемого большинством россиян патриотизма, мало чем связанного с повседневностью. У человека есть обычная жизнь с мелкими распрями, изменами, бытовым конформизмом и прочей невозвышенной рутиной, и есть желание, чтобы идеалы семейной, национальной и духовной жизни освещали эту жизнь особым светом, примиряя с ней. Идеологические аппараты, во всю мощь проецирующие на нас «исконные ценности» как нечто якобы априори свойственное россиянам, закрепляют этот разрыв между реальностью и идеалом, не оставляя в нем места для политического. Ведь если некие ценности, в том числе любовь к справедливости или коллективизм, свойственны нам как сообществу, то явно не обязательно пытаться следовать им на практике.

Зона солидарности и средний класс

В том, как путинизм пытается выстраивать свое идеологическое доминирование, нет ничего совсем уж уникального. Любая буржуазная нация обосновывает себя через идеологическую проекцию собственного прошлого, которая дает гражданам рамку для коллективного самоуважения и формального единства. Но между этой надстройкой воображаемого сообщества и повседневостью в зрелом буржуазном социуме должна быть зона практической солидарности. Зона, где действует гражданское общество, где люди, борясь за частные, кровные интересы, одновременно борются за общее благо.

В этой уязвимой зоне и пытались все это время работать активисты, которых аполитичное общественное мнение часто подозревало либо в корысти, либо в дефиците личного счастья. Эту зону пытался активировать и Навальный. Его книга убеждает нас в том, что он был счастлив и хотел, чтобы была счастлива Россия. А его жизнь показывает нам, что ради личного и общего счастья здесь и сейчас требуется идти до конца.

Массовая оппозиционная политика 90-х была уделом людей, маргинализированных новой системой — части интеллигенции, работников закрывшихся предприятий, обнищавших пенсионеров. В нулевых, когда Владимир Путин вернул Навальному интерес к политике, бытовало представление, что агентом модернизации должен стать средний класс, который возникал в те годы, со всем своим двойственным потенциалом протестности и конформизма. Представителем и тараном недовольного среднего класса и пытался сделать себя Навальный, сначала как миноритарный акционер «Роснефти», потом как политический лидер той части горожан, которая решила, что ее не устраивает обещание комфорта в обмен на демократию. В 2014 часть среднего класса отходит от протеста в обмен на Крым, потом появляется новая молодежь, возникают новые протесты в разных уголках страны, Навальный пытается создать широкий популистский фронт за рамками среднего класса, становится главной мишенью для режима, он имеет большую поддержку, но в итоге остается один на один со своим решением вернуться на родину, потом начинается война, уличное движение затухает, Навальный окончательно понимает, что спасти его может только чудо, и так, судя по дневникам, окончательно оформляется его личная и политическая теология.

Навальнизм будущего?

Религиозный, как и этический язык нередко появляется на фоне слабости языка политического. Сегодня часть оппозиционных спикеров, не понимающих, как найти общий язык с большинством соотечественников, часто рассуждают в религиозных терминах, муссируется вопрос покаяния. Навальный тоже писал о покаянии — в связи с историей 90-х. «Подобное публичное покаяние мне кажется очень важным с практической точки зрения. Мы не должны повторить эту ошибку»... Такое включение религиозного языка в политический — трагически рискованный и потому сильный ход Навального. Он вытягивает себя из 90-х, из эпохи, когда сам надеялся преуспеть и дальше участвовать в корпоративных попойках в самолете, одну из которых с отвращением описывает в книге. Наверняка некоторые его коллеги, ставшие солидными депутатами, банкирами или силовиками, летят в том самолете до сих пор, а многие в оппозиционной аудитории, поддерживавшие Ельцина в 1993 и 96, Путина в 99, до сих пор не готовы переоценить то время и себя вместе с ним.

Особая любовь к стране, серьезное отношение к идеалам перестройки, усвоенным из программы «Взгляд», песен ДДТ и Наутилуса, вкус к конкурентной политике — возможно, что-то из этого развернуло Навального в другую сторону. Он породил новое поколение оппозиции, пробудил к политической жизни немало храбрых людей, будущих начальников штабов ФБК или видных активистов, некоторые из них сейчас в тюрьмах. Но в конечном счете мы читаем историю о том, как политическая борьба за нормальную, умеренную буржуазную повестку (которая в старом добром духе ассоциируется с гражданскими добродетелями) доводит человека до тюрьмы, а потом до смерти. О том, как политик, который еще вчера успешно расширял аудиторию, находя общий язык с самыми разными людьми, оказывается запертым в камере наедине со своей верой. Библейский драматизм его последних месяцев, несмотря на все попытки Алексея снизить пафос своим фирменным юмором, углубляет разрыв промежду Навальным-популистом и Навальным — трагическим мучеником.

Были ли у оппозиции возможности заниматься политикой, не превращая ее в безысходное мученичество? Тема для отдельных размышлений. Другой важный вопрос — возможна ли деполитизированная буржуазная нормальность, лишенная гражданских страстей, не требующая ни жертв, ни покаяний, а только успешного государства, технократического управления и мягкого объединяющего патриотизма? По крайней мере, запрос на такую модель растет, считают социологи. Но, может быть, деятельная любовь к своим родным, друзьям, стремление жить достойной и солидарной жизнью, интерес к большим идеям, вера в высокую справедливость все еще способны сложиться в радикальный демократический проект, о котором мечтали многие революционеры и герои оппозиции?

Этот проект может иметь самые разные формы, не факт, что наследие Навального перейдет по прямой линии к его близким соратникам. Очевидно другое: как реальный политик и как герой книги «Патриот» Навальный уже прочно вошел во все запрещенные и ненаписанные учебники российской истории, он будет возникать на всех ее развилках и поворотах, кого-то устрашая и раздражая, кому-то помогая не впасть в цинизм и равнодушие, кому-то давая ценные уроки политической борьбы.

‍